Эрна Фурман,
Кливлендский Центр Исследования Детского Развития и Отделения Психиатрии Медицинской школы Университета Кейс Вестерн Резерв.
Фраза, вынесенная в заглавие этой статьи – изречение не новое. Оно хорошо известно большинству людей, но его полное значение часто раскрывается лишь постепенно, через события личной и профессиональной жизни. Я услышала ее впервые от моего учителя, Анны Фрейд, когда я стояла на пороге новой, более независимой фазы моей жизни и прощалась с ней. Меня поразила ее реакция, она просто тихо сказала в сторону: "Дело матери – быть рядом, чтобы от нее можно было уйти". Я не поняла этих слов, но они произвели на меня сильное впечатление, и остались со мной, готовые всплыть во многих случаях жизни, и со временем стать частью меня. Я знаю теперь, что тогда мое удивление было вызвано не тем, что я еще не испытала материнской ответственности и чувства, что от меня ушли; скорее, я еще не примирилась с тем знанием, которое есть у каждого ребенка, о том, что испытывает мать, и об этой стороне его отношений с нею.
Поднимая эту тему теперь, я сначала обращусь к некоторым фазам отношений мать-ребенок, в которых большинство матерей, специалистов, и даже большинство детей, определенно знают о разных сторонах того, когда уходишь ты и когда уходят от тебя. Затем я перейду к обсуждению некоторых очень ранних поворотных моментов, которые не всегда столь очевидны. В заключении будут подчеркнуты некоторые общие последствия всего этого для развития.
Многие матери остро осознают, какое это болезненное занятие – быть рядом, чтобы от вас можно было уйти, в тот период, когда ваш малыш начинает ходить в детский сад. Работая с матерями в Школе Ханны Перкинс, а также и в других дошкольных учреждениях, мы слышим о горечи их одиночества, о боли ненужности, о беспомощном бездействии, когда они сидят в течение многих часов и дней в вестибюле или в комнате ожидания, пока их ребенок привыкает к новой школе и учится получать от нее удовольствие. Мы знаем, что ребенок может овладеть этим шагом в развитии, только если мать способна позволить себе тосковать по ребенку, чувствовать себя ненужной, и в то же время оставаться любящей и доступной в те моменты, когда ему вдруг захочется вернуться к ней. Ему может понадобиться ее помощь, чтобы справиться со своими собственными противоречивыми чувствами и заботами в новом для него деле, или ему, возможно, понадобится увериться, что она способна терпеть его отсутствие, и даже может разделить его удовольствие от новых отношений и независимых действий (R. A. Furman, 1966; R. A. Furman and A. Katan, 1969; E. Furman, 1969, 1978). Позже многие матери чувствуют ту же самую боль и подступающие слезы, когда они стоят у двери и смотрят, как их детсадовцы, ни разу не оглянувшись, зашагали в школу. Годами матери стараются быть на месте в обед и когда дети возвращаются из школы домой. И еще позже, они не ложатся спать ночью, пока их подростки не придут домой, или пока те принимают в доме своих друзей. Всегда под рукой, чтобы в них не нуждались, всегда рядом, чтобы от них можно было уйти, всегда перенося боль и гнев оттого, что их неизбежно отвергают, и время от времени чувствуя, как их радость по поводу растущей независимости и жизнелюбия своих детей становится сладостно горькой. Это продолжается даже после того, как дети уедут из дома работать или учиться, когда они так стараются, чтобы всегда были наготове постель, особая еда и теплый приём, а иногда это проявляется слезами на свадьбе ребенка.
Если детей не заставляют чувствовать себя виноватыми за то, что они становятся старше, они позволяют себе замечать труд матери и отвечать на него сочувствием*. Они иногда благодарят ее, и все чаще проявляют заботу о ней. Они приносят ей небольшие подарки, они приходят домой вовремя, они учитывают обязательства матери, когда строят свои собственные планы, они помогают по дому, они готовят для нее что-нибудь вкусненькое, они «по-матерински» заботятся о матери. Иногда они, кроме того, могут чему-то научить свою мать, предлагая ей свои собственные проницательные открытия. Одна 9-летняя девочка собиралась впервые провести неделю вдали от дома, в школьном лагере. Когда они с матерью обсуждали, как будут писать друг другу письма, и как они будут друг без друга скучать, девочка сказала: "Да, я буду скучать по тебе, и ты будешь скучать по мне. Но ты будешь скучать по мне больше, чем я, потому что для меня это начало жизни, а для тебя – середина." Она прекрасно почувствовала, что слезы матери – не только о ребенке, но и о себе, о том, что ее собственная жизнь проходит, и что она передает ее своим детям, шажок за шажком, пока они не станут новым поколением взрослых.
Нам, специалистам, слишком хорошо известно, как выглядит ситуация и для ребенка, и для матери, когда мать не может вынести необходимости быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. Бывает, что она приводит ребенка в первый день детского сада, и тут же уходит прочь, или посылает его со школьным автобусом. Она может найти себе новую работу как раз перед тем, как ребенок пойдет в детский сад, так что, когда у него обед, ее нет дома, и после школы ему приходится ждать ее у соседей. Или ей вдруг оказывается необходимо уехать из города. Ребенок в ответ будет разочаровывать и сердить ее – оставаться поиграть у приятеля, не сказав матери, не приходить вовремя домой к обеду, а позже развлекаться мелким хулиганством по пути из школы домой. Он может, поочередно или одновременно, оставаться чересчур зависимым и требовательным, небрежно обращаться со своей одеждой и имуществом, отказываться делать уроки без пристального наблюдения, забывать порученную ему работу по дому и не придерживаться разумного времени сна или еды. В то же самое время его незрелое и безответственное поведение бессознательно служит для того, чтобы наказать мать за ее прошлое "пренебрежение" и принудить ее непрерывно проявлять заботу. Когда эти дети входят в подростковый возраст, начинаются нескончаемые сражения из-за того, что их слишком допоздна нет по вечерам, что они не сообщают родителям, где они, их никогда нет дома к приходу родственников или, когда они еще зачем-то необходимы, или они берут семейную машину, так что матери не на чем ехать по делам. Однако даже эти подростковые выходки в стиле "Меня никогда нет рядом, когда я тебе нужен" не являются признаками подлинной независимости и удаления объекта. Они могут идти рука об руку с безответственностью в школьной учебе, неспособностью довести до конца порученное дело, склонностью бросить колледж, и вообще продемонстрировать, что они не готовы взять на себя ответственность за свою жизнь и чувствуют, что им очень не хватает родительской заботы.
Другая крайность – мать, которая показывает, как ей трудно позволить, чтобы от нее ушли, цепляется за своих детей, когда они идут в детский сад, или теми или иными способами не дает детям получать удовольствие от их новых занятий. Неважно, как проявляется страдание матери – в слезах и укоризненном одиночестве, или в виде сердитого или тревожного контроля, ребенка заставляют почувствовать, что его соответствующая возрасту независимость причиняет боль, и принять груз обиды или вины за нее, или и того, и другого вместе.
Из таких взаимодействий не может вырасти никакой подлинной заботы о матери или способности ценить ее, от такого взросления не будет никакой подлинной радости. Покорность требованиям матери может проявиться в виноватом отказе ребенка совершать новые шаги, полюбить учительницу, с удовольствием поесть вне дома, тянуться освоить новые виды деятельности, радоваться жизни самостоятельно или вместе с другими. Таким способом он заверяет мать в том, что она всегда будет нужна, и в то же время в конечном итоге наказывает ее, отказывая ей в возможности порадоваться, наблюдая, как он развивается нормальным образом. Злобные всплески независимости могут сочетаться у него с цеплянием за нее в других областях, или он будет всегда невольно отказываться от той самой деятельности, которой особенно жаждет. "Почему ты больше не играешь на «рукоходе»?" "Это скучно". "Учительница не позволяет нам делать так, как веселее." "Слишком много детей ждет очереди." Позже, в латентном возрасте, появляется нежелание начинать или продолжать посещение всяческих внешкольных занятий. Период подросткового бунта обычно оказывается безрезультатным, и ему противодействует неспособность отдалиться от матери по мере взросления.
Я не имею в виду, что эти трудности вызваны исключительно неспособностью матери быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. И это еще отнюдь не все трудности, которые возникают из-за этой неспособности. Более того, есть столько разных способов, как мать может переживать то, что от нее уходят, и как она дает об этом знать ребенку, и, опять же, столько разных способов, как откликается на это ребенок, что мои примеры просто иллюстрируют некоторые варианты решения в сложном непрерывном процессе.
Фактически, предыдущее обсуждение служит только для того, чтобы напомнить нам, что мы знаем, как важна эта работа матери – быть рядом, чтобы от нее можно было уйти, и что мы способны ценить тот факт, что эта работа требует, чтобы мать принимала соответствующие фазе развития формы отвержения ее ребенком и соглашалась со своей ролью помогать ему в том, чтобы в конечном счете вытеснить ее и занять ее место в качестве взрослого человека. Особенно охотно мы признаем эту родительскую задачу, когда дети в подростковом возрасте, приближаются к взрослому состоянию, но мы видим ее также и в более ранние моменты, например, когда ребенок поступил в детский сад или в закрытую школу. Мы знаем про себя, что способность ребенка эффективно взрослеть, но все же сохранять уместную заботу о родителях и ценить их, зависит в значительной степени от способности родителей, и особенно матери, быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. В той степени, в какой она преуспеет в этом, она не только поддержит созревание ребенка и овладение очередным шагом развития, но и поможет этим шагам стать нейтральными достижениями эго в контексте адекватно смешанных импульсов любви и агрессии. Когда она терпит неудачу в этом деле, ребенок или вынужден защищать мать, и не может позволить себе взрослеть, или его взросление будет сопряжено с гневом и болью. Это ставит под угрозу его отношения с родителями, его собственную способность выполнять обязанности родителя и его способность функционировать в качестве чувствующего человека, проявляющего заботу о других.
Очевидно, что поступление в детский сад – не первый случай, когда мать испытывает чувство своей ненужности. В первые годы ребенок каждый день производит на мать впечатление своей воинственной независимостью. Он хочет сам одеваться, он хочет сам наполнить для себя ванну, он хочет мочиться и испражняться в избранное им время и в избранном им месте, он хочет отправиться пешком куда-то прочь, он хочет бабушку, потому что ее угощение или ее любовь лучше. Малер и ее коллеги (Mahler et al., 1963, 1972, 1975) описали много аспектов этого взаимодействия. Другой аспект, во время той же самой фазы, обсуждал Винникотт (Winnicott, 1958), а именно, истоки способности быть в одиночестве, которые состоят в приобретении опыта одиночества в присутствии другого и тесно связаны с тем, чтобы мать была рядом, так, чтобы от нее можно было уйти.
Я хотела бы обратиться к еще более раннему периоду, когда матери приходится быть рядом, чтобы от нее можно было уйти, а именно, к отнятию от груди. Многие авторы обсуждали этот важный в развитии шаг. Многие говорили о травме отнятия от груди для ребенка. Кляйнианские авторы обращались конкретно к депрессивной позиции, которая наступает в это время или следом за отнятием от груди (Klein, 1934, 1940, 1957). Винникотт (Winnicott, 1954, 1957, 1963) предпочитает думать об этом как о начале заботы о матери, когда малыш научается ценить свою отдельность от нее, борется со своей примитивной агрессией в ее адрес и начинает смешивать и, до некоторой степени, интернализовать ее для того, чтобы сохранить мать как объект.
Мой опыт показывает, что стресс, и даже потенциальная травма отнятия от груди относятся прежде всего к чувствам матери в связи с этим, а не к чувствам ребенка. Это часто первый раз, когда от матери требуется быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. Поскольку в этот момент она все еще настолько полностью погружена в близость со своим ребенком и ощущает, как его примитивные порывы резонансом отзываются в ней самой, особенно вероятно, что она будет переживать то, что он от нее отворачивается и тянется к более зрелым и независимым источникам удовлетворения, как нарциссически болезненное отвержение, словно он ее бросает или нападает на нее. Когда она реагирует на это таким образом, ребенок, в свою очередь, ввергается в конфликт, смятение, дискомфорт. Тогда мы склонны рассматривать поведение младенца скорее, как реакцию на утрату им своего прежнего состояния и удовлетворений, чем как отклик на то, что мать расстроена тем, что он уходит от нее. В своих наблюдениях матерей и младенцев я всегда отмечала, что ребенок инициирует отнятие от груди и активно отвергает грудь, обычно тем скорее, чем дальше продвинулось его развитие в области дифференцирования я и объекта и инвестирования их (см. также Spock, 1963). Когда мать замечает сигналы своего ребенка и позволяет себе быть рядом, чтобы от нее можно было уйти, ребенок скоро наслаждается своим новым достижением и приглашает мать разделить его забавы и восхищаться ими. Если его отвержение причиняет ей слишком сильную боль, это лишает его той базовой возможности – узнать, что его взросление безопасно для них обоих, что оно не причиняет матери боли и не вызывает у нее враждебности, не делает ее недоступной и не ставит под угрозу их отношения, хотя и может изменить их природу.
ПРИМЕРЫ СЛУЧАЕВ
СЛУЧАЙ 1
Мать Лайзы, г-жа Л., ждала своего первого ребенка с радостью. Она очень хотела обеспечить своему ребенку хорошую материнскую заботу, отчасти потому, что привыкла устанавливать для себя высокие стандарты, а отчасти потому, что узнала о важности ранних отношений матери-ребенка. Поэтому она была особенно насторожена при первых признаках проблемы и обеспокоена ими. Лайзе было тогда приблизительно 7 месяцев, она прекрасно развивалась, была живая и шаловливая, но "капризничала" по вечерам. Г-жа Л. консультировалась со своим педиатром, и тот уверил ее, что проблема Лайзы – это временная фаза, ничего необычного, и что ей не о чем волноваться. Однако поскольку она продолжала волноваться, то пришла за помощью ко мне.
Если раньше Лайза засыпала мирно и спала всю ночь, то последние несколько недель она стала плакать. Она плакала не отчаянно и не до исступления, но достаточно долго и жалобно, чтобы г-жа Л. почувствовала, что ей в самом деле нужно войти к Лайзе и ненадолго взять ее на руки. Вначале достаточно было покачать ее один раз, но затем Лайзе понадобилось два раза или больше. Иногда она даже просыпалась среди ночи. Мать и отец были раздражены и расстроены тем, что их совместное время и их отдых каждую ночь нарушаются. Они обсудили ситуацию и решили, что к Лайзе будет подходить г-н Л., потому что г-жа Л начинала так волноваться, что часами лежала без сна и, возможно, была слишком расстроена, чтобы успокоить своего ребенка. Они испробовали это один вечер, и казалось, что все получается, но следующая ночь оказалась еще хуже. А когда они попытались позволить Лайзе «выплакаться», она действительно наплакалась и заснула, но вскоре проснулась снова, и ее голос звучал еще несчастнее. «Я просто знаю, что я делаю что-то не так. Мне не следовало бы так тревожиться, но я не могу справиться с собой. И не могу помочь Лайзе», - сказала г-жа Л. Позднее она добавила: «Возможно, я даю ей какое-то двойное послание», но не смогла объяснить подробнее, потому что это она просто повторяла слова, которые сказал ей муж. Мы скоро выяснили, что ночные затруднения Лайзы совпали с тем, когда она начала играть с грудью и отворачиваться во время кормления. Один раз она шаловливо укусила свою мать, и та невольно взвизгнула. У Лайзы, кроме того, немного резались зубки, и она подолгу энергично жевала печенье и всякие твердые предметы. Она начала так интересоваться тем, как едят и пьют родители, что им пришлось предложить ей питье из чашки и позволить держать и есть кусочки их пищи. Мать тем самым охотно признала желание Лайзы оставить ее грудь ради чего-то лучшего и более нового, и уместным образом ей помогала. Она сделала доступными для Лайзы новые виды пищи и новые способы ее есть. Она позволила Лайзе сокращать грудное кормление в нужном ей темпе – иногда кормление пропускали вовсе, а иногда оно было очень коротким, в зависимости от того, проявляла ли Лайза интерес, или не проявляла. Мать считала, что отнятие от груди идет хорошо, и с гордостью говорила о новых достижениях Лайзы, но она не связывала с этим наступление трудностей со сном. Она сама себя удивила, когда обнаружила связь, а потом вдруг осознала, как сильно ей не хватает кормления. «Это как будто я ей больше не нужна. Это конец времени, когда мы с ней были ближе всего». Теперь она поняла, какое такое «двойное послание» она передает. «Если я тебе не нужна во время кормления, я тебе нужна ночью. Я хочу, чтобы ты выросла, но я не могу вынести, когда от меня уходят.» Теперь она описывала подробно и с чувствами, теперь доступными вновь, с какой тревогой она ждала ночного призыва Лайзы и как, подержав ее на руках, она укладывала ее с мыслью: «Это ненадолго. Я ей понадоблюсь снова»; и как ее, тем не менее, сердило то, что ребенок никогда не оставляет в покое ее, чтобы она могла наслаждаться своей взрослой жизнью.
Как только мать достигла этого инсайта, поняла свое одиночество, обиду, то, как она путает роли и ожидания от своего ребенка, она смогла помочь Лайзе ночью. Напряжение ее оставило. Она оставалась спокойной и любящей с Лайзой, пока укладывала ее вечером, и она говорила ей: «Засыпать – это хорошо. Быть большой девочкой – хорошо. Мама тебя любит, и мы будем рады увидеться утром». Лайза «впитывала» все, что говорилось и делалось, и спала хорошо. Г-жа Л. знала, что так и будет. После этого нарушение сна у Лайзы прекратилось.
Сигналы других детей, что они хотят быть отнятыми от груди, похожи и не похожи. Мне кажется, что матери всегда реагируют на них, хотя они, возможно, не видят и не понимают их сознательно. Я не говорю, что матери не должны реагировать вовсе – например, что она должна безучастно позволять ребенку делать ей больно, кусая ей грудь. Собственно говоря, правильным образом и тонко настроенная реакция матери представляет собой жизненно важное связующее звено во взаимодействии матери и ребенка, помогает этому взаимодействию разворачиваться здоровым образом и стимулирует поступательное развитие реакций ребенка. Наиболее важными факторами является то, как мать переживает взросление ребенка, как ее личность справляется с этим опытом и как она сообщает об этом младенцу в нормальном диапазоне вариаций или в патологических формах. Хотя такое нарушение сна, как у Лайзы, не было необычным, есть много разных способов, как дети откликаются на то, что их матери расстроены и задеты.
Те матери, с которыми я работала, или которых мне доводилось наблюдать, в основном кормили грудью, кроме одной матери, которая точно так же сильно реагировала на то, что ее ребенок отказался от бутылочки. Примерно так же некоторые матери чувствуют себя задетыми, если их ребенок во время кормления сосет большой палец, или смотрит на отца, или бывает сонным, но, когда ребенок отворачивается в таких или подобных формах, это обычно расстраивает меньше, чем желание ребенка быть отнятым от груди. Некоторые матери, однако, воспринимают уже само рождение ребенка как то, что ее агрессивно бросили, и такое отношение мешает им изначально адекватно инвестироваться в ребенка. Возможно, что, до некоторой степени и при определенных обстоятельствах, это прототипическое переживание влияет на реакции матерей в ответ на дальнейшие шаги их детей к независимости.
Некоторые матери начинают отнятие от груди, чтобы избежать необходимости быть рядом, чтобы от них можно было уйти. Когда они активно уходят от своих детей и начинают кормить из чашки, это может соответствовать готовности ребенка, и может даже произойти в ответ на предсознательно понятые признаки желания младенца взрослеть дальше, но тот факт, что матери чувствуют, что им нужно уйти от ребенка, по-особому влияет на их взаимодействие. Их шансы примириться с процессом взросления детей становятся меньше. «Но ведь есть дети, которые цепляются за грудное кормление и не хотят оставлять грудь!» Я подозреваю, что у некоторых из этих детей их сигналы никто не замечает, и со временем они прекращают их или сдаются. У других кормление грудью может приобрести иное значение, и теперь служить иным целям. Примером этого может быть случай Дженни.
СЛУЧАЙ 2
Г-жа Дж. обратилась за помощью, когда Дженни было около 4,5 лет. Ее тяжелые проблемы с сепарацией сделали совершенно невозможным посещение детского сада, и после 1,5 лет попыток у семьи не осталось больше способов, как помочь Дженни совершить этот шаг. Наблюдение и исследования в течение некоторого времени в Школе Ханны Перкинс показали, что эта очень умненькая и потенциально компетентная маленькая девочка страдает скорее от обсессивного невроза, чем от того, что у нее мать, неспособная выразить соответствующие ожидания. Для того чтобы избежать внутреннего водоворота нерешительности, которая охватывала Дженни по поводу каждой независимой функции или деятельности, она использовала свою мать, чтобы та направляла, инициировала, и даже функционировала за нее. Например, Дженни стояла молча и неподвижно у двери класса, потому что она не могла решить, где сесть и чем заняться, но, когда ее мать была рядом с ней, предлагая что-то, разговаривая с ней и инициируя активность или игру, Дженни могла делать это вслед за матерью. Когда завершалась одна активность, г-жа Дж. уговаривала Дженни заняться следующей. Мать выполняла свою роль последовательно и терпеливо. Она знала тяжелые атаки тревожности, похожие на истерику, которые бывали у Дженни, и чувствовала, что она не может подвергать своего ребенка такому ошеломляющему дистрессу.
Для целей данной дискуссии я выберу один момент из самого начала истории Дженни. Первый год ее жизни прошел без событий, если не считать того, что она сосала жадно и отказалась от груди только в возрасте двух лет. Г-жа Дж. не пыталась отнять Дженни от груди раньше, потому что она ждала сигналов ребенка. Она не была удивлена тем, как поздно Дженни оставила грудь, потому что она знала, что Дженни никогда не хотела «отпускать» мать. Мать вывела это из того факта, что Дженни не желала, чтобы ее держали другие знакомые ей люди, и потому, что в возрасте 6 месяцев Дженни реагировала сильными протестами и стрессом на попытку матери сидеть с детьми по очереди со своей подругой. Ребенок подруги не возражал побыть несколько часов дома у Дженни, но Дженни так страдала дома у подруги, что г-жа Дж. быстро прекратила эту практику. Однако позднее в нашей работе г-жа Дж. вспомнила, с сильным чувством вины, как в это же самое время и несколько месяцев после того она брала на дом работу, так что становилась недоступной для Дженни. «Я не знаю, почему, но я просто чувствовала, что мне нужно делать что-то, что будет только мое. Иногда я слышала, как она плачет, но я просто не могла оторваться от работы». Мать прерывала свою работу только на время кормления. Кормление грудью стало для Дженни способом удерживать любовь матери на условиях, предложенных матерью. Сильнейшее чувство вины у г-жи Дж. По поводу того, как она уходила в работу, наводит на мысль, что она бессознательно отвергла и оставила Дженни раньше, чем Дженни смогла оставить и отвергнуть ее. Возможно, потребность матери уйти от своего ребенка даже была вызвана сигналами Дженни. Этот совместный ранний опыт не создал у Дженни обсессивного невроза, но, возможно, он послужил матрицей для последующей связи между искушениями растущей независимости и неразрешенной амбивалентностью мать-ребенок.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Я попыталась показать, что принцип «Мать должна быть рядом, чтобы от нее можно было уйти» хорошо известен нам в отношении некоторых шагов в развитии, и я выбрала поступление ребенка в детский сад и в начальную школу, чтобы проиллюстрировать, как он действует более или менее успешным образом. Я кратко упомянула некоторые из его проявлений в предшествующей тоддлеровской фазе, и позднее в латентном и подростковом возрасте. Я очень подробно остановилась на отнятии от груди, которое, как я считаю, является первым значимым шагом в развитии, когда от матери требуется откликнуться на вызванное потребностями созревания желание ее младенца отвернуться от нее тем, чтобы быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. Результаты моих наблюдений показывают, что обычно толчок к отнятию от груди исходит от ребенка, что сознательное или предсознательное восприятие матерью этих его сигналов ее расстраивает, и что реакция младенца на отнятие от груди (или нежелание оставить грудь) часто представляет собой в первую очередь отклик на то, как мать сообщает ему, каким образом она справляется со своими чувствами.
Иными словами, я предлагаю перевернуть общепринятые представления об отнятии от груди. Обычно считают, что, отнимая младенца от груди, мать тем самым лишает его привычного инстинктивного удовлетворения и приятной близости к ней, на что он реагирует более или менее сильными чувствами утраты, гнева и печали. Я выдвигаю идею, что ребенок «отнимает от груди» мать; то есть младенец дает матери знать, что он предпочитает новые инстинктивные удовлетворения и больше отдельности. Мать реагирует на это более или менее интенсивным чувством утраты. В некотором роде она чувствует себя лишенной привычного инстинктивного удовлетворения и приятной близости. Она рассматривает шаг ребенка как болезненное отвержение, как то, что ее агрессивно бросили, как угрозу оказаться ненужной и утратить незаменимость, и она в какой-то мере передает эти чувства ребенку, или прямо, или в форме защит. Ребенок откликается на ее настроение и поведение, и это воздействует как на его отношения с матерью, так и на его отношение к новым начинаниям развития.
Обсуждая это прототипическое взаимодействие мать-ребенок в ходе одного из шагов созревания, я старалась выбрать некоторые общие вещи, связанные, с тем, что мать делает, чтобы быть рядом, чтобы от нее можно было уйти. (1) Спонтанное взросление ребенка означает его желание с каждым маленьким или большим шагом получить новые, лучшие удовольствия и больше независимости, и это неизбежно включает в какой-то мере отвержение матери, которая была источником и участницей более ранних удовлетворений. Это предполагает также, более косвенно и на менее сознательном уровне, что, в конце концов, он заменит мать в качестве сексуально активного, рождающего и воспитывающего детей взрослого. (2) Мать чувствует все это в своем ребенке, и переживает вновь и вновь боль и внутренне присущую его созреванию агрессивность, так же удовлетворение от его прогресса и достижений.(3) Она может позволить себе быть, рядом, чтобы от нее можно было уйти, если она способна терпеть удовольствие, и обиду, и боль своего положения, если ее амбивалентность по отношению к ребенку в достаточной мере смешана, и если она, хотя бы отчасти, способна рассматривать его развитие скорее как нейтрализованное взросление, чем как инстинктивную битву. (4) Если она не может совладать с этими аспектами в самой себе, она непременно тем или иным способом передаст свое внутреннее смятение своему ребенку и будет стимулировать у ребенка реакцию, которая, опять же, может принять различные формы. То взаимодействие мать-ребенок, которое при этом возникает, мешает развитию их отношений и здоровому созреванию ребенка. (5) При благоприятных обстоятельствах способность матери быть рядом, чтобы от нее можно было уйти, подпитывает овладение ребенком шагами развития и подготавливает путь для прогрессивного приобретения навыков, активностей, и даже функций. В области отношений она создает модель для смешения влечений и развития зрелой заботы о других, а также способность ценить труд матери.
Это не полный список множества способов, которыми то, как мать умеет быть рядом, что бы от нее можно было уйти, влияет на взросление ребенка или на личность самой матери. Точно так же и конкретные поворотные моменты в развитии, которые, я упомянула, являются всего лишь примерами множества больших и малых шагов в развитии. Они могут охватывать всю фазу в целом, как овладение опрятностью (в противоположность приучению к опрятности, которое предполагает контроль и деятельность со стороны матери ** ), или они могут относится к мелкому обыденному случаю, например, когда ребенок просто сообщает: «Я сказал соседке, что я сгребу у них листья за деньги. Ладно, мама?»
Я надеюсь, что это введение в тему «мать должна быть рядом, чтобы от нее можно было уйти» подвигнет других развить эту мысль дальше, отметить ее разнообразные ответвления и применения и помочь углубить наше понимание.
**Я благодарна за эту мысль и за дифференциацию терминов моему мужу, доктору Р.А. Фурману, которому я также обязана за многократное обсуждение всей этой темы и за то, что он поощрял меня изложить свои мысли на бумаге.
//(1982). Psychoanalytic Study of the Child, 37:15-28
Иллюстрация Агудело-Ботеро Орландо. Начало всего: мать и дитя